М.К. РОУЛИНГС¹

МАМА ИЗ МЭНВИЛЛА

Приют стоял далеко от проезжих дорог, высоко в горах Каролины. Бывало, зимой в этих краях выпадало столько снега, что приют оказывался надолго отрезан от ближайшей деревушки, от всего мира. В такие дни вершины гор покрываются туманом, снег сыплет беспрерывно, дует ледяной ветер, и мальчишки, которые дважды в день должны носить с кухни молоко в корпус для малышей, частенько отмораживают пальцы.
— А бывает, — рассказывал Джерри, — надо еще нести еду больным в лазарет. Тогда можно и лицо отморозить. Руки-то заняты, лицо от ветра не прикроешь. У меня-то хоть варежки есть, — добавлял он. — А у многих ребят нету.
Он рассказывал, что больше всего любит раннюю весну. В эту пору горные склоны покрываются ковром из цветущего рододендрона, нежного и мягкого, как майский ветерок.
— Так красиво, когда цветы распускаются, — говорил он. — Бывают белые, а бывают лиловые.
Я оказалась в тех краях осенью. Хотелось покоя и тишины, чтобы расслабиться, потом сосредоточиться и наконец что-то написать. Я мечтала о том, как горный ветерок избавит меня от застарелой тропической малярии. Прожив долго среди пальм, я соскучилась по огненно-ярким октябрьским кленам, по спелой тыкве и лесным орехам. Я сняла в горах избушку, которая принадлежала приюту и находилась в полумиле от него. В приюте я попросила прислать мне кого-нибудь, чтобы наколоть дров для печки. Поначалу дни стояли теплые, и мне хватило мелких дровишек, что я набрала вокруг дома. Никто ко мне не пришел, и я уже стала забывать о своей просьбе.
Однажды, ближе к вечеру, я подняла взгляд от своих бумаг и вздрогнула от неожиданности. На пороге стоял паренек. Рядом с ним вертелся мой пойнтер, который отчего-то даже не предупредил меня лаем. Мальчишке можно было дать лет двенадцать, хотя ростом он не вышел. Он был бос и одет в какие-то обноски.
— Могу дров наколоть, — сказал он.
— Спасибо, — ответила я, — но ко мне должны прислать парня из приюта.
— Это я и есть.
— Ты? А ты не маловат для этого дела?
— Тут неважно, какого ты роста, — усмехнулся он. — Бывают парни здоровенные, а дров наколоть как следует не умеют. А я в приюте давно этим занимаюсь, руку набил.
Воображение нарисовало мне печальную картину: ворох бесформенных щепок, которыми придется топить мою печку. К тому же меня отвлекли от работы, я была немного раздосадована и не настроена спорить.
— Ладно. Вон топор. Принимайся за дело, и посмотрим, что у тебя получится.
Дверь закрылась, и я склонилась над своими записками. Поначалу мальчишка принялся обрубать сучья, и беспорядочный стук топора меня немного отвлекал. Потом он начал колоть. Удары стали ровными и ритмичными, и вскоре я перестала обращать на них внимание, подобно тому, как перестаешь замечать монотонный шум дождя за окном. Прошло, наверное, часа полтора, прежде чем стук прекратился и мальчишка появился на пороге.
— Мне пора идти на ужин. Завтра могу прийти еще.
— Сейчас я заплачу тебе за работу, — ответила я, а сама подумала, что надо бы взамен пригласить паренька постарше. — Десять центов в час тебя устроит?
— Как вам будет угодно.
Мы вместе вышли из избушки. Перед огромной кучей наколотых поленьев я так и застыла в изумлении.
— Да ты сделал работу за двух взрослых мужчин!
Тут я впервые внимательно присмотрелась к нему. Его взъерошенные волосы были цвета спелой пшеницы, а глаза напоминали небо перед дождем — скорее серые, чем голубые, и очень серьезные. Когда я похвалила его, эти глаза загорелись, словно из-за дождевых облаков выглянуло солнышко. Я дала ему четвертак.
— Я завтра еще приду, — сказал он. — И спасибо вам большое.
Он посмотрел на меня, потом на монетку и, казалось, хотел что-то сказать, но не мог найти слов. Потом повернулся и ушел.
На следующий день он и правда пришел снова и колол дрова, пока не пришло время возвращаться на ужин. Я узнала, что зовут его Джерри, что ему двенадцать лет, и в приюте он живет с четырехлетнего возраста. Я постаралась представить его четырехлетним. Был ли он таким же самостоятельным, гордым и независимым? Нет, наверное, это была даже не гордость. Я бы назвала это достоинством.
Это слово значит для меня очень много, но я нечасто его употребляю. Настоящим достоинством обладал мой отец, а потом я редко встречала человека, у которого оно было бы таким же чистым, спокойным и несуетливым. В отличие от большинства мужчин, встречавшихся на моем пути, мальчишка по имени Джерри обладал достоинством. А еще он был честным.
В тот день во время работы треснуло топорище. Джерри сказал, что отнесет топор в приют и попросит местного плотника его наладить. А когда я протянула ему деньги за работу, он отказался их взять.
— Я же сломал топор. Это с меня причитается.
Я постаралась его успокоить:
— Тут нет твоей вины. Просто дерево для топорища выбрано неправильно. Я отнесу топор в деревенскую лавку, где он куплен, и потребую топорище заменить.
Только после этого он взял деньги. Ведь он был готов ответить за свой промах. Он был самостоятельным человеком, умеющим делать свое дело, получать награду и расплачиваться за неудачи.
Наколотых им дров мне, наверное, хватило бы, даже если бы я решила здесь зазимовать. Я почувствовала непонятную грусть оттого, что он больше не придет. Но он пришел. Просто так. Поинтересовался, конечно, не нужно ли чего сделать. Не получив никаких поручений, спросил:
— Можно я тогда просто тут побуду?
— Только мне нужно работать. Ты ведь не будешь мне мешать?
Он торопливо кивнул и уселся на крыльцо. Там он и сидел молча и лишь изредка поглядывая в мою сторону. Я так погрузилась в работу, что и забыла о нем. Вспомнила, только когда начало темнеть. Джерри рядом не было.
Я вышла и огляделась. Его хрупкая фигурка удалялась вверх по склону в направлении приюта. Я присела на крыльцо. Оно еще хранило тепло его тела.
Джерри стал частенько ко мне наведываться. Иногда находил себе какие-то мелкие дела, о которых я даже не просила. А чаще просто сидел поодаль, не говоря ни слова и стараясь мне не мешать. Он вел себя, словно преданный пес, не докучающий хозяину, но готовый откликнуться на первый зов. Ничего удивительного, что они подружились с моей собакой, Пэт. Это была очень интересная пара, объединенная каким-то внутренним родством. Казалось, они оба знают что-то такое, чего другим никогда в жизни не понять.
Когда мне понадобилось на пару дней уехать по делам, я спокойно оставила Пэт на попечение Джерри. Мы договорились, что он будет приходить два-три раза в день, кормить собаку и гулять с ней. Вернуться я собиралась воскресным вечером, так что последний раз Джерри должен был прийти в воскресенье днем.
Погода спутала наши планы. В воскресенье с гор спустился густой туман. Мне пришлось заночевать в гостинице, ибо ехать в горы сквозь такой туман было бы безумием. Непогода продержалась почти сутки, так что вернуться мне удалось лишь в понедельник к вечеру. Собаку я нашла сытой и довольной. А вскоре появился взволнованный Джерри.
— Директор сказал, что сквозь такой туман в нашу сторону никто не проедет. Вчера вечером я приходил, и вас, конечно, еще не было. А утром я принес для Пэт кое-что из своего завтрака. Нельзя было оставлять собаку голодной.
— Я и не сомневалась, что все будет в порядке, и совсем не беспокоилась.
Я дала Джерри доллар за труды, и он поспешил уйти — в приюте его ждали какие-то дела. А поздно вечером, к моему удивлению, он появился снова.
— Можно мне войти?
— Конечно, входи. Вот только можно ли тебе отлучаться так поздно?
— Вообще-то, я отпросился. Я сказал... что вы хотите меня видеть, — неуверенно произнес он.
— Ну конечно, — кивнула я. Он вздохнул с облегчением. — Я хотела расспросить, как ты управлялся с собакой.
Он уселся у огня и принялся рассказывать про те два дня, что они провели вместе с Пэт. Собака лежала рядом и, казалось, внимательно слушала, готовая подтвердить каждое слово. Мне вдруг подумалось, что с помощью Пэт Джерри еще больше приблизился ко мне. Оба они — мальчик и зверь — стали моими. Оба были преданы мне и нуждались во мне.
Рассказав все что мог, Джерри умолк и уставился на огонь. А потом вдруг заговорил о том, о чем раньше не говорил никогда и о чем я сама не решалась спросить.
— Вы чем-то напоминаете мою маму, — задумчиво сказал он. — особенно если смотреть вот так, возле огня.
— Но Джерри, ты ведь попал в приют, когда тебе было всего четыре года. Неужели ты так хорошо помнишь, как она выглядела? Столько лет прошло!
— Моя мама живет недалеко, в Мэнвилле, — ответил он.
Его слова не просто удивили, а по-настоящему потрясли меня. Потом я поняла, отчего эта новость так меня задела. Я не могла поверить, что бывают женщины, способные бросить своего сына. И такого сына! Да, конечно, в приюте дети сыты и ухожены, несложная работа, которую им приходится выполнять, не так уж их обременяет, а персонал составляют добрые, порядочные люди. Но разве могут они заменить родную мать?! А та спокойно живет неподалеку и, наверное, уже позабыла про свое дитя, плоть от плоти своей.
Мне очень о многом хотелось его расспросить. Только сделать это надо было деликатно, чтобы не причинить ему боль.
— А давно ты ее видел, Джерри?
— Я бываю у нее каждое лето.
— Но почему же ты не живешь с ней? — воскликнула я, забыв про деликатность. — Как можно бывать у мамы в гостях, а потом возвращаться в приют? Неужели она сама так хочет?
— Она приходит ко мне всякий раз, когда может. Просто сейчас у нее трудные времена — опять сидит без работы, — ответил он спокойно и просто.
При воспоминании о матери его лицо, казалось, начало излучать свет. Или это был отблеск огня в печи?..
— Она хотела подарить мне щенка, но в приюте держать щенка не разрешается. А помните пиджак, что был на мне вчера? — его голос дрожал от гордости. — Этот пиджак она прислала мне на Рождество. А на прошлое Рождество... — он глубоко вздохнул, словно припоминая, — она мне подарила коньки!
— Роликовые? — спросила я невпопад. В моей голове роились беспорядочные мысли, я безуспешно пыталась понять эту женщину. Выходит, она его не бросила совсем. Но почему же... «Нет, — подумала я, — не могу я ее судить, не зная всего».
— Да, роликовые, — поспешно кивнул он. — Ребята часто просят у меня покататься, и я всегда даю. Потому что они аккуратно катаются. До сих пор коньки как новенькие!
Но что же еще, помимо жестокой нужды, могло заставить ее...
— На тот доллар, что вы мне дали, я хочу купить ей перчатки.
— Очень мило, — только и смогла сказать я. — А ты знаешь ее размер?
— Наверное, восемь с половиной, — задумчиво сказал он.
Потом взглянул на мои руки.
— У вас ведь восемь с половиной?
— Нет, — ответила я, — мой размер поменьше, шестой.
Он призадумался. Потом сказал:
— Ну да, конечно, у мамы руки больше.
В этот момент я буквально возненавидела ее. Как бы она ни нуждалась, не хлебом единым жив человек. Душа истощается так же, как и тело. Ее мальчик раздумывает о том, как на свой единственный доллар купить перчатки для ее ничтожных рук, а она спокойно живет вдали от него, в Мэнвилле, и раз в год откупается от него какими-то коньками.
— Ей нравятся белые перчатки, — продолжал он. — Как вы думаете, я смогу купить такие за доллар?
— Наверное, сможешь, — ответила я. А про себя подумала, что не смогу уехать из этих мест, не повидав ее и не разузнав, отчего все так сложилось.
Впрочем, людские настроения переменчивы. Мы с Джерри больше не говорили о его матери, и я, занятая своей работой, стала о ней забывать. Работа моя не ладилась, я чувствовала, что засиделась на месте. Нужны были новые впечатления — Мексика, Аляска, что угодно еще... Я почувствовала, что пора сниматься с места.
О своем отъезде я сказала Джерри накануне.
— Ты стал моим хорошим другом, Джерри. Я буду о тебе вспоминать. И Пэт, наверное, будет тебя вспоминать. Завтра я уезжаю.
Он не сказал ни слова. Постоял с минуту, прикусив губу, потом двинулся медленным шагом вверх по склону. Я думала, что назавтра он придет проститься, но он не пришел.
Сборы мои затянулись, и в машину я села только вечером, нервно размышляя, как бы успеть выехать из горной местности до наступления ночи. Надо было еще заехать в приют — отдать ключ от домика и заплатить по счету. О том, чтобы заехать еще и в Мэнвилл, не было и речи.
Так я и сказала мисс Кларк, сухонькой старой деве, которая встретила меня у ворот приюта.
Я попросила ее:
— Не могли бы вы позвать Джерри, чтобы я могла с ним попрощаться?
— А я и не знаю, где он, — ответила мисс Кларк. — Ему вроде сегодня нездоровится, обедать не стал. Ребята говорили, что он ушел куда-то в луга. Как нехорошо! Он ведь должен сегодня дежурить в котельной! Вообще-то на него это непохоже, он всегда очень обязательный.
Я даже почувствовала некоторое облегчение, а то при мысли о прощании мне становилось немного не по себе.
Я сказала мисс Кларк:
— Мне хотелось поговорить с вами о его матери, о том, почему он здесь, но сейчас так спешу, что на это уже нет времени. Повидаться с ней у меня тоже, конечно, не получится. Я оставлю вам немного денег, чтобы вы от моего имени покупали Джерри подарки на Рождество и на день рождения. Наверное, так будет лучше, чем если я стану сама покупать и присылать подарки. Мне не хотелось бы их дублировать. А то могла бы и коньки купить...
— На что здесь коньки? — изумилась мисс Кларк.
Ее непонятливость меня рассердила.
— Я имею в виду, что не хочу присылать ему то же, что дарит его мать. Я могла бы купить коньки, если бы не знала, что она их ему уже подарила.
Мисс Кларк грустно покачала головой.
— Вы что-то перепутали. Нет у него никаких коньков. И матери нет.

Перевел с английского
Сергей Степанов

¹ Роулингс (Rawlings) Марджори Киннан (1896–1953) – американская писательница, лауреат Пулитцеровской премии (1939). Большинство ее произведений посвящено родному штату Флорида и его людям. Любимые герои – дети, которые сталкиваются с недетскими проблемами и не по-детски их решают, оставаясь при этом детьми.